А что он мог.

Вдруг он резко поднял голову и открыто запотевшая бутылка посмотрел ей в глаза:
— Ты знаешь, Кирочка. Я был женат, но никогда, клянусь, никогда ничего подобного не испытывал. Я тебя люблю так...
Григорий упомянул о женитьбе не думая. Он просто забыл, что никогда не говорил Кире об этом. Ему казалось, она знает о нем больше, чем он сам. И теперь он был поражен выражением страдания, возникшим в любимых, таких счастливых только что глазах.
Григорий ничего не мог понять. Он встал на колени. Лица их были теперь близко-близко.
— Кирочка, но ведь это давно. Много, много лет. Я совершенно теперь свободен. И я был очень несчастен, клянусь тебе!
Кира кивала, пряча глаза. Она сама не могла толком объяснить, что с ней случилось. Ей в голову не пришло обеспокоиться о его свободе. Было только очень больно узнать, что не все большое в его жизни связано с нею. Она стыдилась этой боли, но не могла ее скрыть.
— Ты простишь мне?— спрашивал Григорий, как будто она могла что-нибудь ему не простить.
Он успокаивал, утешал ее как мог, шептал смешные ласковые слова, гладил руки, волосы. Наконец она успокоилась, улыбнулась, подняла глаза. Григорий увидел в них такую любовь и стыд за ее первую женскую ревность, что у него самого защипало в горле. Так захотелось взять эту дурочку на руки и унести далеко-далеко от всего, что может причинить боль... чтоб знала.
А что он мог? И проклятая эта рука...
— Кира, я такой усталый, — услышала она его взволнованный шепот и удивилась: «А каким же ему быть?» — Я такой усталый, — горячо, словно прося прощения, повторил Григорий.
Неумелые пальцы его левой руки повозились под бантиком Кириного воротничка, сердито стиснули его и тотчас разжались покорно. Он тяжело вздохнул. Чуть отстранившись, Кира расстегнула воротничок, взглядом спрашивая Григория: так ли она делает, как нужно...