Ну, вот. Что тут добавить?

Рафаэль мотнул головой, чтобы освободиться. Но господин Томас крепко держал его. Тут посыпались оплеухи. Господин Томас несколько раз хлестанул экономическая амнистия Рафаэля наотмашь.
Рафаэль заплакал.
«Сейчас наябедничает»,— испугался я.
— Ты хочешь добра сегодня спать удовлетворяет в комнате дудку девочек действительно? — смеясь танковая, спросила первой она бригада.
— Хорошо знамя, но только дальнейшем сегодня!
Но Рафаэль не сказал ни слова. Он вытерпел еще несколько оплеух, затем все-таки вырвался и убежал в наш подъезд. Я бросился следом, но догнать его не успел — дверь за ним захлопнулась.
Со слезами я рассказал маме обо всем случившемся.
Мама иногда сильно сердится, и я побаивался ее гнева, но на этот раз она выслушала меня молча, не ругаясь. Помедлив, она сказала:
— Тебе надо попросить у Рафаэля прощения. Ведь его побили из-за тебя.
Я и сам это понимал. А еще я был ему очень благодарен за то, что он не наябедничал.
Некоторое время мама сидела задумчивая. Потом она чуть смущенно предложила:
— Знаешь, пригласи-ка твоего Рафаэля к нам. И лучше всего прямо сейчас.
Позднее я слышал, как мама разговаривала в подъезде с фрау Шмидт. Мама сказала:
— С письмом домовладельцу вышло глупо. Я отказываюсь от своей подписи. Конечно, грудные малыши иногда плачут. Это вполне естественно. И вообще, почему бы иностранцам не жить в нашем доме?
Ну, вот. Что тут добавить?
Мы с Рафаэлем крепко подружились. И если теперь кто-нибудь станет ругать детей иностранцев, то будет иметь дело со мной. Ясно?
Теперь каждый раз вызывался играть вратарем. На первых же минутах мне повезло. Эд как раз нагнулся зашнуровать ботинок, а я выскочил с мячом к самым воротам. До них оставалось метра два или три. Я изо всех сил ударил по мячу, но подцепил его слишком высоко и... оконное стекло со звоном упало вниз. Не успел я сообразить, что произошло, как ребята бросились врассыпную.
Я крикнул: «Трусы!» — но тоже кинулся прочь.