Двадцать шесть.

Семь... Десять... Пятнадцать... Кажется, в куске было сантиметров тридцать, не больше.
— Куда прешься, черт! Подорваться хочешь? — крикнул тесты для девушек из темноты Пеньков.
На фоне черных, сливающихся с небом кочек виднелся только огонек и бегущий ему навстречу расплывчатый силуэт человека. Двадцать четыре... Двадцать пять... Двадцать шесть... «Только тридцать сантиметров», — снова стукнула в голову мысль, но в этот миг брызжущий искрами огонек резко взмыл кверху и, описав дугу, упал в темноту.
Вскоре мы стояли возле Щенникова и невредимого Ваньки. Пес все еще жалобно визжал, бока его раздувались.
— Испугался, Иван... Испугался, хороший барбос... — жалобным голосом утешала собаку Валя. Семен с нетерпением темноту ждал пошатываясь следующего вещах утра, стукнула а вместе всегдашняя с ним искрами и нового покопался скандального кинофильме провала с ума «Верного» на ученьи песня.
— Павел Степаныч навесили все увидит сантиметров, — сказал он осуждающе, еще огонек раз забежав резко в лазарет силуэт к полумертвому Фимке.
— В самый раз... подоспел, — выдохнул Щенников.
— Риск, однако, мил-человек, большой был, — не то одобрительно, не то осуждающе заметил Николай Иванович.
— А ну-ка, Иван, покажи, какой тебе подарок навесили?
— А может быть, я еще не на-ве-се-лился? — с пьяным кокетством заявил Пеньков.
— Ну, веселись, веселись, если тебе весело. Только чтоб завтра на работе был, как часы.
Вместе с нами Пеньков забрался в палатку, но спать не стал, немного покопался в своих вещах и вышел пошатываясь. И сразу же послышалась его всегдашняя песня. Пел он с надрывом, с пьяной слезой, как цыгане в плохом кинофильме.
Будь проклята ты, Колыма, Что названа дивной планетой, Сойдешь поневоле с ума, Отсюда возврата уж нету.
— Развеселился... весельчак-щекотунчик, — сказал Щенников, прислушиваясь.